Анатолий Добрынин - Сугубо доверительно [Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962-1986 гг.)]

Ознакомительная версия.

Раск ответил в том смысле, что нынешнее состояние международной обстановки и советско-американских отношений не вызывает пока больших надежд на договоренность по разоружению. Он дал понять, в частности, что намерение СССР заключить мирный договор с ГДР и тем самым завершить раскол Германии вызывает в Вашингтоне известное беспокойство ввиду дестабилизирующего влияния такого шага на обстановку в Европе.

В конце беседы Раск обратился ко мне (разговор был один на один) „по очень деликатному вопросу". Многие лица в США, в том числе и в окружении Кеннеди, считают, что он, Раск, говорит с СССР „слишком мягким языком". Сам он действительно не является сторонником резких слов и при составлении заявлений и посланий Кеннеди и других документов, адресуемых Советскому правительству, старается избегать этого. В связи с более „резкой" позицией СССР в отношении США в последние дни упреки в его адрес усилились. Он сам также начал опасаться как бы советско-американский диалог не вернулся к языку времен Даллеса, которого Раск никогда не одобрял. Приближение избирательной кампании в США в этом смысле может спровоцировать именно такой возврат, а этого надо избежать.

Надо признать, что Раск отчасти был прав. На наш официальный язык все более заметное влияние оказывал лично Хрущев, любитель крепких выражений, особенно когда он выступал публично и был эмоционально „заведен". Громыко не очень этому препятствовал, не желая лишний раз перечить „хозяину", хотя сам избегал таких выражений.

Следует иметь в виду, что послания или письма Хрущева для американского президента обычно готовило Министерство иностранных дел. В них было все юридически продумано, изложено грамотным, профессиональным языком, но делалось это в сухом и официальном дипломатическом стиле, приверженцем которого по своей натуре был сам Громыко.

Хрущев же был иным по характеру человеком, которому не нравился такой стиль. Он предпочитал разговорный язык, поэтому частенько ругал министра, а порой начинал сам переделывать послания на свой лад.

Делал он это довольно своеобразно. Покритиковав „сухаря" Громыко за какой-то проект послания, Хрущев заявлял, что надо его переделать. После этого он начинал громко говорить, жестикулируя, как бы обращаясь к воображаемому президенту: „Господин президент, я не могу согласиться с Вашей позицией…" И далее следовал его пространный монолог, как если бы это была настоящая беседа. При этом он обильно использовал богатый русский фольклор, весьма образный народный язык, далеко не всегда укладывавшийся в рамки дипломатической переписки. К тому же говорил довольно несвязно, эмоционально, перескакивал с одного вопроса на другой.

Все это торопливо записывалось, поскольку Хрущев, распаляясь, говорил очень быстро. Затем в министерстве начиналась обработка послания „под Хрущева". Последний ругался, когда „чиновники" слишком приглаживали его текст. Впрочем, он понимал необходимость дипломатической обработки его „задиктовок" и постепенно стал больше полагаться на тексты Громыко.

Через несколько дней в советско-американский спор решил лично вмешаться и сам президент Кеннеди. 17 июля он пригласил меня в Белый дом и наедине изложил свои соображения в ответ на предложения Хрущева по германскому вопросу.

Суть его ответа сводилась к тому, что он, к сожалению, по-прежнему не может принять эти предложения советского премьера, ибо они, по существу, повторяют предыдущие предложения советской стороны: вывод американских и всех других западных войск из Западного Берлина в короткий период времени. Не может он также доверить свои жизненные интересы ООН.

Если мы согласимся на уход из Западного Берлина, сказал президент, то никто не будет больше доверять слову Вашингтона, и все обязательства по отношению к другим странам превратятся в пустой клочок бумаги. Если нас в той или иной форме вытеснят из Западного Берлина, то все те гарантии, которые мы давали Западной Европе, потеряют всякое значение, а это затрагивает наши коренные интересы, ибо союзнические отношения с западноевропейскими странами являются краеугольным камнем внешней политики США.

Я надеюсь, подчеркнул Кеннеди, что премьер Хрущев правильно меня поймет. Мы не хотим повторения прошлогоднего кризиса из-за Берлина и надеемся, что его не будет. Прошлогодний кризис нам стоил более 3 млрд. долларов, да и СССР, наверное, понес немалые расходы.

Я, добавил он, также хотел бы избавиться от кастровской Кубы, которая находится у нас под носом, но приходится считаться с ее существованием, как и с существованием ряда других вещей, с которыми не согласна та или иная сторона. Каждое серьезное обострение берлинского вопроса усиливает в Западной Европе позиции тех, кто хочет иметь собственное ядерное оружие, а США, как и СССР, против „независимых ядерных сил" в Европе.

Наша беседа с президентом по берлинскому вопросу не дала, да и не могла дать, каких-либо конкретных результатов. Мы настаивали на предоставлении Западному Берлину гарантированного статуса „вольного" города, а его населению свободы выбора образа жизни, но при условии, что оттуда выводятся западные войска. Кеннеди дал ясно понять, что он на это не пойдет, вплоть до конфликта с нами. (В Москве не сомневались в такой решимости президента, но Хрущев ошибочно надеялся, что постоянный нажим все же поможет нам добиться своей цели. В результате сохранялась длительная и в конечном счете никому ненужная напряженность.)

Затем президент спросил, согласится ли премьер Хрущев с заключением соглашения о запрещении ядерных испытаний в атмосфере после окончания нынешней серии советских ядерных взрывов. Я ответил ему, что премьер Хрущев выступает за запрещение всех видов ядерных испытаний при контроле за ними национальными средствами.

Президент заметил, что недавнее весьма образное заявление Хрущева о новой советской ракете, которая „может попасть в муху в небе", вызвало среди американских ученых и военных новую волну дискуссий и споров по поводу военных достижений СССР, особенно в том, что касается качественных результатов последних советских испытаний, в частности, весьма мощных взрывов.

В конце беседы президент в примирительном тоне высказал надежду, что уже в недалеком будущем удастся все же договориться о заключении соглашения о запрещении ядерных испытаний на условиях, приемлемых для всех.

От беседы с президентом у меня сложилось впечатление, что он был заметно озабочен нашим новым нажимом на Вашингтон по германским делам, но все же, видимо, полагал, что до крупного конфликта дело не дойдет, если он будет сохранять достаточную военную мощь США в этом районе.

Ознакомительная версия.